Русская земля в конце X – начале XII века

Дмитрий Михайлович Котышев – кандидат исторических наук, доцент, зам. директора по научной работе МБУ «Троицкий краеведческий музей», педагог дополнительного образования МБОУ «Лицей № 13», г. Троицк, Челябинская область.

 На рубеже X–XI вв. окончательно сформировалось государство «Русь» или «Русская земля». К этому времени оно представляло собой двухуровневую структуру – «внутреннюю Русь», которая охватывала земли Среднего Поднепровья с городами Киевом, Черниговом и Переяславлем, и подчиненную ей «внешнюю» Русь (обширные территории Юго-Западной, Цетральной и Северо-Западной Руси)[i]. Такую структуру современный историк и антрополог Н.Н. Крадин называет мультиполитией, т. е. доминированием одной политии над другой[ii].

Это доминирование обеспечивалось, с одной стороны, благодаря единству правящего рода потомков Святослава, а затем и Владимира (о чем будет сказано чуть ниже). С другой, большое значение в деле консолидации и превращения вождества-славинии в раннее государство стало принятие Русью христианства.

Крещение Руси, осуществленное по инициативе князя Владимира, следует рассматривать гораздо шире рамок религиозных и конфессиональных взаимодействий. По меткому выражению известного византиста Д. Оболенского, принятие христианства по восточному (византийскому) обряду означало включение Руси в состав «византийского содружества наций»[iii]. Принимая крещение, Владимир не просто укреплял свою власть посредством новой религии, но и конструировал «Русскую землю» подобно Византии как христианскую державу со всеми ее атрибутами: церковной организацией, законодательством, налоговой системой и т. д.

Созданная в конце Х – начале XI в. административно-территориальная структура древнерусской митрополии[iv] стала одной из цементирующих основ «Русской земли». Даже когда политическая власть киевских князей стала достоянием истории, общерусская митрополия продолжала давать русским землям определенное единство.

В XII–XIII вв. Киеву удалось сохранить свой общерусский статус благодаря функции «мати градом русским» (русская калька греческого μητροπολις) – т. е. столицы русской митрополии[v]. Эффективная епископская власть на местах, во многом не уступавшая княжеской[vi], была одним из успешных результатов перенесения византийских церковно-политических институтов на русскую почву.

Следует отметить, что принятие христианства оказало значительную роль на эволюции междукняжеских отношений, система которых во многом определяла развитие «Русской земли» в конце Х – начале XII в.

Системообразующим моментом конструкции междукняжеских отношений являлся феномен коллективного властвования, который А.В. Назаренко определил как «родовой сюзеренитет» (по аналогии с европейским «corpus fratrum»). Смысл «родового сюзеренитета», по мнению исследователя, состоял в нераздельном управлении Рюриковичами своей общеродовой территорией. Семейные разделы не носили характера наделения собственностью и символизировали собой выделение общеродовой доли как демонстрацию причастности наделяемых князей к семейному (общеродовому) владению[vii].

Феномен родового совладения обусловил ожесточенную борьбу за власть между наследниками, приводившую к победе наиболее удачливого претендента. Во втором поколении Святославичей таковым стал Владимир, в третьем – Ярослав.

Принятие христианства внесло серьезные коррективы в политическую борьбу. Языческие по своей природе традиции беспощадной борьбы за власть были подвергнуты делегитимации, т. е. были объявлены противозаконными. Наиболее полное выражение такой подход нашел в борисоглебском цикле сказаний и образе Святополка Окаянного как главного антигероя событий того времени.

Был введен, если можно так выразиться, своеобразный «запрет на братоубийство» в качестве способа политической борьбы. Как ни парадоксально, но именно такой способ борьбы, оставлявший в живых единственного представителя целого поколения правителей, в течение почти столетия выполнял роль «династического регулятора», обеспечивая концентрацию власти в руках победителя. Хотя такая власть была сосредоточена в руках одного правителя только до следующего раздела между его наследниками, но тем не менее создавалась видимость единоначалия.

Именно эта видимость давала возможность ряду историков рассуждать о монархическом характере власти первых князей – Святославичей и Владимировичей[viii].

Устранение «братоубийства» как фактора, регулирующего междукняжеские отношения, заставило киевских династов искать иные формы межкняжеских взаимодействий. Наиболее значимой стал знаменитый «ряд» Ярослава 1054 г., установивший, по мнению А.В. Назаренко, политический сеньорат старшего из Ярославичей – Изяслава. Однако этому порядку был присущ целый ряд недостатков. Завещание Ярослава не предотвратило конфликтов между его сыновьями (речь идет об изгнании Изяслава братьями в 1073 г.) и, как показали дальнейшие события, оказалось в принципе неспособно регулировать отношения между его внуками.

Череда конфликтов, вызванных как политикой последнего из Ярославичей, Всеволода, так и ее последствиями, породила к жизни Любечские соглашения 1097 г. «Русская земля» была разделена на «сферы влияния» между княжескими кланами. Это позволило снизить накал противоборств и мобилизовать все силы на борьбу с половецкой опасностью, которую возглавил Владимир Мономах.

Однако компромисс Любечских соглашений стал результатом серьезного понижения статуса черниговских Ольговичей (потомков Олега Святославича). В итоге, будучи результатом политического компромисса, Любечский съезд стал одной из причин ожесточенной борьбы потомков Олега и Мономаха за доминирование в Южной Руси на протяжении XII в.

Эта борьба была вызвана к жизни, помимо прочего, и возвышением древнерусских городов. Со второй половины XI в. Киев, Новгород и другие крупные города превращаются в самостоятельные политические единицы[ix]. Возросшая активность городского веча отразила факт превращения городов в самостоятельные политии, диктующие свою волю даже княжеской власти. Это наглядно проявилось после смерти в 1113 г. Святополка Изяславича. Киевское вече своим волевым решением пригласило на стол Владимира Мономаха, проигнорировав соглашения 1097 г., согласно которым Киев объявлялся «отчиной» потомков Изяслава Ярославича.

В дальнейшем для истории Русской земли первой трети XII в. характерно тесное переплетение интересов новообразующихся княжеских кланов и становящихся городов-государств. Особенно наглядно это выявляется в XII в., когда возвышающиеся пригороды начинают искать поддержки у тех династий, которые были оппозиционно настроены в отношении занимающих столы главных городов сородичей. Заинтересованность была взаимной – чтобы повысить свой престиж и статус, пригород должен был стать стольным городом, т. е. заполучить собственную династию. С другой стороны, княжеский род, семья или клан оказывались в состоянии резко увеличить свои военно-политические возможности, опираясь не только на силу дружины, но и на войско союзного им города[x].

Так, стремясь вернуть утраченный своим кланом династический статус, Всеволод Ольгович опирался на поддержку Чернигова, который всеми силами стремился выйти из-под влияния Киева. Напротив, Ярополк Владимирович в борьбе с претензиями Всеволода пользовался симпатиями не только Киева, но и Переяславля.

Можно сказать, что династические противоречия и конфликты, заложенные Любечским съездом, были осложнены процессом «автономизации» ведущих городов «Русской земли», в первую очередь Чернигова. Черниговские Ольговичи стремились к преодолению своего «изгойского» статуса, стремясь занять киевский стол. Почему именно киевский? Возвращение Ольговичей на политическую сцену в качестве киевских князей восстанавливало в их понимании династические права на Киев как на общекняжеское достояние, устраняло «понижение в правах», установленное в 1097 г.

С другой стороны, Черниговская земля стремилась выйти из-под влияния Киева, обрести реальный суверенитет. Два этих разнонаправленных вектора сошлись в одной точке в конце 1130-х гг. Это привело к обособлению Черниговщины и фактическому выходу из состава «Русской земли». «И раздьрася вся земля Руськая» – охарактеризовал эти события сторонний по отношению к Среднему Поднепровью наблюдатель, новгородский летописец.

Подводя итоги, можно сказать, что «Русская земля», сформировавшаяся в конце Х – начале XI вв. как мультиполитийная система, в первой трети XII в. вошла в стадию упадка и в результате обособления Чернигова к концу 1130-х гг. перестала существовать как единая территориально-политическая структура.

Примечания

[i] К. Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 308–309.

[ii] Крадин Н.Н. Политическая антропология. М., 2000. С. 146.

[iii] Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 211–214.

[iv] Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 34–44.

[v] Назаренко А.В. Была ли столица в Древней Руси? Некоторые сравнительно-исторические и терминологические наблюдения. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 106–107.

[vi] Аналогии такого положения вещей прослеживаются в ранней Византии в доарабскую эпоху, когда епископ в городе выступал в качестве «дефенсора» – защитника интересов городской общины. Обзор проблемы см.: Становление и развитие раннеклассовых обществ (город и государство). Л., 1986. С. 125.

[vii] Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X–XI вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. Исследования и материалы. 1985. М., 1986. С. 149–156.

[viii] Так, О.М. Рапов, рассуждая о борьбе Ярополка за власть, говорит об «узурпации» власти (см.: Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X – первой половине XIII ст. М., 1977. С. 32–34). О прямом нисходящем наследовании пишет и М.Б. Свердлов, см.: Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 33. Эти же идеи воспроизведены и в новейшей работе историка, см.: Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в. СПб., 2003. С. 241–243.

[ix] Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 41–82, 157–195.

[x] См.: Котышев Д.М. Особенности политического развития Южной Руси в X–XII вв. // Вестник Челябинского университета. Серия «История». 2007. № 18 (96). С. 5–17.